Биография - Страница 48

В доме, похожем на избу, жил священник кладбищенской церкви. Был он крепким стариком с прямыми, спадавшими на плечи волосами. Поверх длиннополого одеяния священник носил обыкновенное пальто, пошитое, должно быть, еще до войны, голову накрывал шляпой с черной лентой. Ходил он неторопливо, опираясь на толстую трость. Каждый день, проходя мимо наших ворот, священник останавливался, осенял госпиталь размашистым крестом. Это вызывало жаркие споры и самые разные суждения.

Я относился к религии непримиримо, но возмущался, когда начинали бранить старика-священника: он казался мне добрым.

По утрам нас будил церковный колокол; он словно бы говорил: пора просыпаться и делать что-нибудь полезное. Слышали мы колокол и в другие часы. Звон был то торжественно-печальным, то радостно-взволнованным. В эти минуты моя душа наполнялась или тоской, или ожиданием близкого счастья. Василий Васильевич, с которым я поделился своими ощущениями, сказал, что бог, выходит, есть и в моем сердце. Андрей Павлович усмехнулся.

Кто жил в доме с верандой, я и понятия не имел, сразу же прилип носом к стеклу, когда на крыльце появилась девушка с каштановой гривой, в кокетливом переднике, с тазом в руках. Она выплеснула воду, посмотрела, перегнувшись через перила, на мыльную лужу. Я принялся разглядывать девушку. Ее нельзя было назвать полной, но слово «худенькая» тоже не подходило к ней. Выражаясь солдатским языком, она была в полном порядке — именно такие девушки нравились мне и моим однополчанам. Держа в руках таз, с которого капала вода, она, обернувшись, что-то сказала. На веранду сразу же вышла крупная, тугощекая женщина с мохнатым полотенцем на голове, скрученным наподобие чалмы. Они начали говорить. Чувствовалось: им весело, хорошо. Мне показалось: я посвящен в их маленькие тайны, не сразу заметил Галю. Ободряюще улыбнувшись, она сказала, что меня приглашают на консультацию.

Хирург подтвердил — необходима торакопластика. Я продолжал думать о девушке, вспоминал, как она была одета, как выплескивала, перегнувшись через перила, воду, как улыбалась. Захотелось посмотреть на нее вблизи и, если удастся, познакомиться. После «мертвого часа» я пошел гулять.

Земля была еще влажноватой, на тропинках отпечатывались следы. На березах лопнули почки, в спутанной прошлогодней траве зеленели молодые побеги. Очищенная от мусора улица казалась умытой: стекла блестели, ставни и наличники радовали свежей краской.

Потолкавшись среди ребят, я для отвода глаз направился к дому с верандой в обход госпиталя. На ту сторону больные ходили редко — там была котельная, кухня, стояли баки для отбросов, порожние бидоны из-под молока, валялись растерзанные ящики. К изгороди подступали одичавшие яблони; узловатые ветки лежали между заострений на металлической планке с образовавшимися на ней, должно быть от тяжести ветвей, вмятинами. Когда-то весь этот участок был яблоневым садом, потом часть деревьев вырубили, на их месте построили школу. Жившие неподалеку сестры и нянечки часто вспоминали, каким прекрасным был этот сад, никак не могли понять, почему его вырубили. Когда я тоже выразил недоумение, Андрей Павлович объяснил, что тогда бы пришлось снести много-много домов, предоставить жильцам другие квартиры, а свободной площадки не было и нет.

Больным с открытой формой туберкулеза полагалась отдельная изолированная комната, но все мы жили в тесных, многокомнатных квартирах, чаще всего в одной комнате с родителями и другими родственниками. Отдельная комната, пусть даже смежная, была мечтой. Ребята называли учреждения, куда они обращались, вспоминали фамилии председателей райисполкомов и депутатов.

На полу веранды лежали солнечные пятна, похожие на огромные веснушки. Я мысленно попросил девушку появиться хоть на миг, но она не вышла. Проторчав около изгороди с полчаса, вернулся в палату. Внимательно поглядев на меня, Василий Васильевич задумчиво сказал, что почти все ребята, поступив в госпиталь, поначалу сохнут по Гале. Панюхин встревоженно уставился на меня. Я поклялся, что Галя тут ни при чем — просто у меня сегодня прекрасное настроение.

Утром я снова слонялся около дома с верандой. Тугощекая женщина выбила половики, вынесла ведро с мусором. Во второй половине дня девушка тоже не появилась. Я с грустью решил, что она, должно быть, просто гостила в этом доме.

Меня стали готовить к операции, и образ девушки померк в памяти. Лишь иногда перед глазами возникала каштановая грива, высокий лоб, улыбка. Тогда я подходил к окну и, пока не исчезала грусть, смотрел на дом с верандой.

Панюхина снова перевели в нашу палату. Галя подолгу беседовала с ним, шутила, и он не скрывал своей радости.

— Странный человек, — удивлялся Андрей Павлович, когда Панюхина не было в палате. — Она просто флиртует, а он думает — всерьез.

— Где правда, а где кривь — только одному богу известно, — отвечал Василий Васильевич и добавлял, что Галя не такая: понарошку глазки строить не будет.

Валентин Петрович рассуждал вслух о том, что любовь слепа, приводил в пример себя и Клавку.

Она часто навещала его. Ее неулыбчивое лицо, особенно глаза с темными, глубокими впадинами под ними, вызывали в моей душе какие-то смутные ощущения, я продолжал убеждать себя, что Клавка — неверная жена. Если бы она была кривоногой или кособокой, то я, наверное, не думал бы так. За последнее время я прочитал немало статей, в которых рассказывалось о женах и невестах, не бросивших искалеченных на войне мужей и женихов. Эти женщины почему-то всегда представлялись мне некрасивыми.