Биография - Страница 11

— Дай слово, что мама ничего не узнает.

— От меня нет. Но ведь ты сама знаешь, какая она, — я запнулся, подбирая подходящее слово, — проницательная.

Дочь обреченно кивнула.

— В общежитие попрошусь или завербуюсь куда-нибудь, если она тарарам поднимет.

«Никуда ты не уйдешь и не завербуешься», — подумал я, а вслух сказал:

— Поэтому я и не написал маме.

Несколько минут мы сидели молча. Ленино лицо все время менялось: то становилось несчастным, то словно бы затвердевало — пухлые губы тогда превращались в ниточку, в глазах появлялась решимость. И вдруг снова потекли слезы, лицо дочери сделалось таким беспомощным, таким жалким, что я чуть не всплакнул сам.

— Он, оказывается, женат, — пролепетала дочь и разрыдалась.

«Какой-нибудь хлыщ», — пронеслось в голове. Я взял себя в руки, спокойно сказал:

— Это ерунда, дочь. Самая обыкновенная ерунда!

— Вовсе не ерунда, — возразила Лена, размазывая по лицу слезы. — У него ребенок. Понимаешь, ребенок!

«Конечно, хлыщ». Я проникался к тому человеку все большей неприязнью.

Надо было утешить дочь. Но что я мог сказать ей, кроме того, что в подобных ситуациях говорят все родители? Воображение нарисовало в общем-то банальную картину. «Так было; так есть и так будет», — вертелось в голове.

— Я только сегодня узнала про это, — пролепетала дочь, продолжая ронять крупные слезинки. — Я была так счастлива, что не думала ни о чем плохом. Теперь я, кажется, понимаю, почему он не спешил познакомиться с тобой. Ты, наверное, догадался бы о том, что было невдомек мне.

— Наверное, — согласился я и спросил: — Как же ты узнала правду? Вероятно, его жена, прости за прямоту, накрыла вас? — И моментально представил, что происходило в те минуты.

— Ничего подобного! — От возмущения дочь даже плакать перестала. — Он все сам рассказал. Поклялся, что не любит жену, а сына — очень.

«Хлыщ? А может, и нет», — подумал я. А вслух сказал:

— Мужчины часто говорят это.

— Ты тоже так говорил?

Я тотчас вспомнил о своих увлечениях. Некоторые из них приносили радость, но радость сиюминутную, большинство же даже сиюминутной радости не доставляли.

— После женитьбы я по-настоящему любил и продолжаю любить только маму!

Дочь кивнула.

— Мама тоже очень любит тебя. Поэтому она и квохтает над Лешкой — ведь он такой же, как ты.

Я вдруг понял, что Лену люблю больше сына потому, что она точная копия жены в молодости. Вспомнил, как терзался, ревновал, как подолгу простаивал под часами в условленном месте, перекладывая из руки в руку скромный букетик. И чем дальше уходила большая стрелка от назначенного времени, тем тревожней и муторней становилось на душе. Я терзался, ревновал и тогда, когда мы стали мужем и женой. Жили мы в коммунальной квартире, в крохотной комнате. Единственное окно выходило на слепую стену соседнего дома, до которого, высунувшись из окна, можно было дотронуться рукой. Лишь после рождения сына пришло успокоение, и я в тот год неожиданно для себя изменил жене. Она сразу же догадалась о моей неверности. Пришлось лгать, изворачиваться, потом вымаливать прощение. Все это было противно, тягостно. Я поклялся, что это никогда не повторится, но не сдержал слово: вокруг было много привлекательных женщин — любительниц острых ощущений. Снова были упреки, слезы, с платяного шкафа с грохотом снимался чемодан, наспех укладывались платья, юбки, блузки; сын испуганно таращил глазенки, не понимая, что происходит. Однако до развода дело ни разу не дошло. Вначале жена прощала меня, а потом…

За ней постоянно увивались — и до женитьбы, и после. Она умела нравиться и понимала, что нравится. Да и как могла не нравиться девушка, а впоследствии молодая женщина — стройная, хотя и небольшого росточка, белокурая, с ясным взглядом зеленоватых глаз, с аккуратненьким, словно бы выточенным носиком, округлым подбородком, длинными ресницами, вспархивающими, подобно крыльям бабочки. На нее оглядывались, когда она шла по улице — ладненькая, задорная. Случилось так, что чаще других стал приходить к нам мой бывший сокурсник, весьма импозантный мужчина: то цветы жене преподнесет, то коробку конфет, то пригласит нас в театр или на концерт. Он с пассией ходил, я с женой. Вскоре мне это надоело: в театрах ничего интересного, на концертах то же, что и по телевизору. А жена вдруг, к моему удивлению, полюбила и театры, и концерты, хота раньше мы всегда сходились во мнениях, да и вкусы у нас были одинаковые. Но я не препятствовал ей, охотно оставался с Лешкой — все это было еще до рождения Лены. Через некоторое время узнал: жена, оказывается, вдвоем с моим бывшим сокурсником ходит, и не только в театры и на концерты, но и в рестораны. Я встревожился, нагрубил жене, а она в ответ с улыбочкой: «Тебе можно, а мне нет?» Я попытался внушить ей, что нельзя ставить на одну доску мужчин и женщин, что на мужчин иногда находит. «На женщин тоже», — сказала жена. Спокойно сказала, и снова с улыбочкой. Крыть было нечем…

— Мама… мама изменяла тебе? — вдруг спросила дочь.

Я вздохнул.

— Ты расстался бы с ней, если… — Лена смотрела на меня требовательно, пытливо.

— Наверное, не смог бы. Но осадок остался бы.

— А разве его нет?

Я ничего не ответил, да мой ответ и не требовался: все, о чем я мог сказать, было написано на моем лице.

— Папка, папка, — пробормотала Лена и, взгромоздившись мне на колени, принялась лохматить мои волосы. — Я так боюсь, что ты проговоришься и тогда… Страшно подумать, что будет тогда!